cautious_man на eot-su.livejournal.com
Карнавализация карнавала
|
Лукавый уловляется в лукавстве своем
|
Об истоках перестроечного карнавала
В том, что произошло в Перестройку с сознанием граждан, общественной моралью, представлениями о чести, долге и так далее, особая роль принадлежит специфическим трудам философа Михаила Бахтина, разработавшего теоретические основы подрыва иерархии духовных ценностей в условиях моноидеологического общества с позиций так называемой смеховой культуры. Мы здесь не претендуем на изложение этой весьма сложной философской проблематики. Об этом можно прочитать в работах С. Е. Кургиняна [1] и М. Кантора [2] , где эти вопросы обстоятельно рассмотрены. А здесь нам хотелось бы попытаться проанализировать возникшую за последние годы коллизию, состоящую в том, что данный подход, еще называемый «карнавализацией», успешно применённый против нашей страны в Перестройку, уже некоторое время работает отчасти и против тех, кто его запустил.
Сам по себе карнавал изначально являлся частью народной культуры. На самом деле, у него сложный генезис – там есть и языческие корни, и даже христианские составляющие. Появившись примерно в X веке, он приобрел за тысячу лет богатую и многообразную традицию. В теории Бахтина суть карнавала сводится в основном к конкретной его составляющей, а именно – к «инверсии двоичных противопоставлений»: королем объявляется шут, епископом – сквернослов и богохульник, «верх становится низом, голова — задом и половыми органами (материально-телесный низ, по терминологии Бахтина)» ( http://philosophy.ru/edu/ref/rudnev/b126.htm [3] , Руднев В. Словарь культуры XX века. М.: Аграф, 1997).
Классический карнавал, вообще говоря, не несет в себе исключительно негативного содержания, но при соблюдении двух важнейших условий. Во-первых, он должен быть ограничен во времени и пространстве. Во-вторых, в разгар любого подобного действа остаются вещи неприкасаемые. Собственно, оба условия взаимоувязаны. Бесконечный карнавал, в конце концов, доберется до тех духовных основ, осмеяние и разрушение которых влечет за собой превращение общества в стадо, а человека – в дикаря. А на компрометацию ключевых ценностей должно быть наложено сразу неотменяемое табу: можно посмеяться над священником-пьяницей, но нельзя смеяться над Богом – карнавал не должен перетекать в сатанинский обряд. В противном случае на следующий день жизнь уже не вернется в прежнее русло.
В Перестройку эти правила были демонтированы. Например, если можно посмеяться над плохо выговаривающим слова генсеком, то почему нельзя смеяться над партией, не снимающей больного генсека с его поста? А затем – над идеей, эту партию породившей? А после – над всеми теми ценностями, которые в сознании граждан связаны с этой партией и ее идеями – альтруизмом, самопожертвованием, трудом, героизмом и прочим? Генсек – партия – идеология – общечеловеческие ценности. Само по себе построение ложное и шельмовское, однако вопрос даже не в том, чтобы эту цепочку разорвать логически, а в том, чтобы были понятия, изначально выведенные из-под угрозы любых посягательств.
Кстати, в качестве ещё одного примера перестроечного выворачивания узловых понятий наизнанку можно вспомнить знаменитое горбачевское: «общечеловеческие ценности выше классовых интересов». Типичное жульничество, ибо классовые (имеются в виду, естественно, угнетаемые классы) ценности – это прямая проекция общечеловеческих ценностей на реальные условия классового общества, то есть в данных условиях они друг другу и не противоречат. Соответственно, отступление от классовых ценностей в классовом обществе есть отступление от общечеловеческих. Что, собственно, и произошло.
Итак, смех, находясь в соответствующих рамках, – неотъемлемая часть культурной традиции, прежде всего, народной. Если эти рамки нарушаются случайно или намеренно – смех становится смертоносен. В Перестройку эти рамки были намеренно уничтожены, и протестный потенциал смеховой культуры, также глубоко уходящий корнями в народную традицию, весь был направлен на уничтожение всего советского, а потом и общечеловеческого.
Два карнавала
Как уже было сказано, запущенные в Перестройку в массовом сознании процессы, окормляемые рождённой в тиши спецслужбистских кабинетов карнавализацией, спустя годы стали встречать сопротивление классической народной смеховой культуры, всегда содержащей протестный заряд. В данном случае протест оказался направлен против некоторых насаждаемых в последние 25 лет ценностных иерархий, о которых скажем чуть ниже. Это сопротивление не оказывает решающего влияния на протекающие процессы, но отчетливо прослеживается.
Этот условный «народный карнавал» (по сути, это – аналог балагана, площадного действа в XXI веке) использовал и средства бахтинского карнавала – карнавала агрессии. Народный смеховой протест позаимствовал из перестроечных конструктов, прежде всего, то, что соответствовало постсоветским, крайне специфическим реалиям, – криминализацию всего образа жизни, а также культуру «материально-телесного низа». Последняя, к слову, сопровождала народный юмор всегда и в изрядных количествах. В отличие от бахтинской карнавализации, утверждающей полное торжество низа над верхом (всего материально-телесного надо всем идеальным, духовным), в классическом народном юморе подобные «инверсии двоичных противопоставлений» обязательно имеют ограничения, выход за которые пресекается самим традиционным укладом или общественной моралью. Как правило, в обычных обстоятельствах человек – не враг сам себе.
Поэтому очень важно сказать, что здесь ни в малейшей степени не пойдет речь о каком-либо оправдании подобных гуманитарных технологий. Это – как оказалось, мощнейшее идеологическое, культурное, информационное оружие, которое не только принесло колоссальный вред нашей стране (попросту ее уничтожив), но и весь мир поставило на грань катастрофы. Но коль скоро сама карнавализация в XXI веке стала оружием, то, как и любое оружие, она может разить любую из противоборствующих сторон. И это оружие стало элементом необъявленной народной войны (в широком смысле слова), чем в известной степени оно и являлось изначально.
При всей внешней схожести, карнавал спецслужбистский и карнавал народный соотносятся примерно как автомат в руках палача-оккупанта и вилы в руках подстерегающего его партизана.
Конечная цель технологов карнавализации – это уничтожение смысловых констант, стирание различий между истиной и ложью, добром и злом и, в конечном итоге, расчеловечивание. В создаваемом хаосе сильные мира сего собираются творить антропологически новый мировой порядок, в котором, кроме них, нет места больше никому.
Подлинная народная смеховая культура – это, как правило, реакция на систему угнетения, несправедливости, на социальный деспотизм и тому подобное. В подобном народном протесте нет простроенных, многоэтапных стратегий – он реагирует на притеснения сегодняшнего дня, опираясь на коллективное мироощущение, внутреннее понимание должного и отторжение бесчеловечного.
Карнавализация политики
Возвращаясь к карнавализации как спецметоду агрессии, отметим, что хотя это оружие не единственное в арсенале постмодернистких деятелей, данная технология сыграла и продолжает играть большую роль. Все эти бесконечные гельманы, артгруппы, пусирайты и тому подобные акционисты – если и не прямые наследники, то уж совершенно точно последователи бахтинского учения де-факто. Да и в самих белоленточных протестах, которые обильно сопровождаются псевдохудожественными акциями от contemporary-art, наблюдается подобного же рода бессмыслица, причем в не менее гротескных и утрированных формах, чем у их пуси-единомышленников. Тут вам и Миша 2% против жуликов и воров; тут вам и Рыжков против родной для него партии власти; тут вам и разоблачитель чужих распилов Навальный, в перерывах между собственными попилами ратующий за тунисский сценарий в России; тут вам и Божены с Латынинами, воспевающие цивилизованность и западные ценности, но призывающие перестать кормить инвалидов и лишить избирательного права бюджетников; тут вам и Собчак, взывающая к российскому народу, который тут же называет генетическим отребьем – перечислять далее нет смысла, поскольку всё это на виду и на слуху в чудовищных количествах.
Очевидно одно – все эти политические спектакли строятся на тех же принципах карнавализации. Вместо вменяемого политического процесса с его публичными составляющими (идеология, оценки, диалог, стратегия, программы) – публичный, нарочитый, навязчивый бред. Какие-либо крупицы здравого смысла, элементарной последовательности суждений, элементарной логики исключаются из этого политического театра абсурда полностью. С одной стороны, им объективно нечего сказать. С другой – карнавализация политики с точки зрения её разработчиков самоценна.
Кстати, самоопределение белоленточного движения и всех им подобных оранжевых эксцессов в разных странах именно как «революций» само по себе является «инверсией двоичных противопоставлений», ибо это есть клокочущая ненавистью контрреволюция, отягощенная патологией либерал-фашизма. Революция – это всегда рывок вперёд, оранжевые клоунады – это первый конный разъезд тех сил, которые готовят чудовищный откат назад по шкале истории.
Вероятно, если бы широкие слои общества приняли это мракобесие в 2012 году, то обратной дороги уже не было бы. Карнавал в этом случае окончательно перерастал в черную мессу. Политически – белоленточники, получи они власть безраздельно, действовали бы молниеносно и абсолютно разрушительно. Психологически – люди, не воспрепятствуй они этому а феврале-марте 2012, скорее всего, оказались бы окончательно сломлены. Процесс, который «пошел» в 1985, был бы завершен в 2012.
Однако на этот раз нового витка политической буффонады народ не принял. А неприятие в народе откровенной глупости находит отражение и в его смеховой культуре. Но об этом ниже.
Постперестроечное отрезвление
Казалось бы, как только в Перестройку были сняты все ограничения на критику, сатиру, переоценку и пр, то дальше – полная свобода в выборе объекта: можно осмеять чиновника-взяточника, а можно – героя Гражданской войны. Вроде все в равном положении. На деле оказалось не так – это стало игрой в одни ворота. Можно было смеяться только над советским, разрушать и топтать только советские идеалы. Совокупное советское – оно одно было выставлено на всеобщее поругание и осмеяние как небывалое уродство, как единственный источник бед, как нечто, препятствующее нормальной жизни, которую следует строить по «правильным» западным лекалам. А вместе с советским, как мы уже сказали, уничтожению подлежало и вообще все высокое, идеальное и духовное, место которого в сознании отныне должен был занять «материально-телесный низ» и в узком, и в широком смысле слова.
Таким образом, в конструкциях перестроечных гуманитарных спецтехнологов осталось место для неприкосновенного. Скомпрометировав абсолютно все советское, спецтехнологи сумели соорудить в сознании граждан запрет на какое-либо порицание или осмеяние совокупной современной западной культуры. Это породило полное внутреннее отторжение практически любой критики в адрес западного образа жизни. Это стало, так сказать, неприличным в приличном обществе! Абсолютно некритическое восприятие западной культуры, ценностей, образа жизни (в том виде, в каком его преподносили перестроечные идеологи, разумеется) приводило ко все новым элементам абсурда: например, к обсуждениям на полном серьезе (!) фильмов со Шварценеггером или Брюсом Ли в среде позднесоветской перестроечной интеллигенции. Отметим особо: те же люди параллельно могли обсуждать Булгакова или Бродского, сохраняя тот же градус серьезности. Среди причин, приведших к подобным казусам, есть и другие, но мы сейчас говорим об основной.
Неприкасаемость всего западного продержалась довольно долго. Более или менее заметные ростки антизападных настроений в широких слоях населения появились к концу 1990-х. Это можно связывать с двумя факторами – это, во-первых, разочарование результатами почти десятилетия реформ (социально-экономические проблемы, военные, этнические и пр. конфликты), освященных культом Запада, и, во-вторых, непонятная для широких слоев граждан операция НАТО в Югославии. «Непонятная» именно потому, что она вываливалась из пропагандистской концепции новых отношений между Россией и Западом, которую соорудили перестроечные идеологи. Эта концепция гласила: нас отделяет от Запада только коммунизм, и, признав его ошибочность, мы немедленно становимся частью благополучной западной цивилизации, где нас давно все ждут. Россия «под эту марку» сдала всё. Результата – ноль: Россия и Запад, как вкопанные, оставались на своих местах. Больше того: та же Югославия была еще ближе к Западу во всех смыслах, и наши граждане об этом знали всегда. И вдруг – силовая акция на совершенно ровном, с точки зрения российского большинства, месте. «А где же обещанная интеграция? Она же должна выглядеть как-то иначе?» – недоумевали граждане.
Главным, наверное, был все-таки социально-экономический аспект. В Перестройку люди искренне поверили в образы, созданные на экране Ричардом Гиром и Джулией Робретс; находили необъяснимую прелесть даже в показах трущоб и изнанки западной жизни, демонстрируемых в многочисленных боевиках; прельстились возможностью чудесного решения всех проблем с помощью кашпировских или мавродиев. А спустя какое-то время стали постепенно и неохотно осознавать, что лично для них обещанное благоденствие западного образца не наступает, и что это – отнюдь не случайность и не временные трудности.
Приходится признать, что как бы сильно не были дезориентированы советские люди в Перестройку, такой идейный слом зиждился на приземленных вещах. В двух словах это можно представить как процесс, длившийся к началу Перестройки уже пару десятилетий, – процесс смены мировоззрения с коммунистического на кулацко-мещанское с его идеалом «уютного буржуазного быта». Тяга к накопительству, потребительству и халяве – все это в сознании граждан пришло на смену вере и неукротимому стремлению в светлое коммунистическое будущее со всеми его высоконравственными, духовными и, по сути, христианскими обертонами. В результате произошло то, что справедливо названо «продажей первородства за чечевичную похлебку». Исследование причин, по которым, начиная с 1950-60-х гг мещанское мировоззрение стало вытеснять коммунистическое, – вопрос отдельный, гораздо более сложный, и он выходит за рамки этой заметки (см., например, СВ-38).
Так или иначе, первый этап отрезвления, пожалуй, стал наступать в конце 1990-х. Граждане еще не разуверились в капитализме как таковом, но прелесть и обаяние западного образа жизни в сознании многих стала соседствовать с неприятием Запада как политического актора. Что всегда было очень важным для русского менталитета? Обостренное чувство справедливости. А поведение Запада с этой нравственной категорией становилось несовместимым слишком явно. Да и не только с этой категорией.
И вот здесь тема безупречности всего западного потеряла свою неприкосновенность. Исчез внутренний барьер, самоцензуировавший любое посягательство в адрес западного (мы совки – нам вообще лучше молчать, а там – Великая Цивилизация Чистых Сортиров). Чуть раньше пошатнулась вера в непогрешимость отдельных фигур реформаторов, не в последнюю очередь благодаря поведению их флагмана – Ельцина. Но на тот момент еще не была подорвана вера в главное достижение перестройки – в капитализм.
Второй этап отрезвления, уже отчетливо носящего некапиталистический характер, можно увязать с кризисом 2008, что окончательно взорвалось в 2010 результатами голосований в программах «Суд времени». Кризис 1998 еще можно было списать на то ли больного, то ли пьяного Ельцина, на чьи-то просчеты, вообще на эффект «первого блина». Но в 2008 был уже спортивный, подтянутый, прекративший (или, как минимум, сильно притушивший) войну на Кавказе Путин, а также почти десятилетие «вставания с колен», вроде бы выздоравливающего капитализма, во что многим очень хотелось верить, и во что старались верить изо всех сил. И потом: одно дело – 7 лет неудачных экспериментов после завершения перестроечного этапа обещаний мгновенного обогащения всех и каждого, и совсем другое – 17 лет. Нависало ощущение того, что обычно называют системным кризисом, пытаясь избежать последнего слова – «катастрофа».
Формирование новых запросов
Но все-таки отсчет неприятия перестроечных идеалов (если их можно так назвать) начинается, как это ни символично, именно на рубеже тысячелетий. Сюда же стали вплетаться и технические факторы. В частности, в нарастании патриотических настроений заметную роль сыграло появление Интернета. С одной стороны, он является порождением американской военной машины (военной – и в узком, и в широком смысле слова) со всеми вытекающими. С другой стороны, Интернет дал возможность на значительную аудиторию транслировать те идеи и взгляды, проникновение которых в СМИ исключалось полностью. Появился доступ к альтернативным официозу источникам информации – если не текущей, то хотя бы информации аналитического и исторического характера. Сегодня для любого гражданина доступно: несколько ссылок, несколько часов чтения, и миф о сталинских репрессиях для этого гражданина просто перестает существовать. Зато немедленно возникает другая картина – чудовищной перестроечной лжи, беспрецедентной по своим масштабам и фантастической, ничему несоразмерной наглости. Впрочем, мы несколько забегаем вперед по времени.
В начале же 2000-х появляется все больше вопросов к поведению Запада у простых граждан. Почему мы сочувствуем жертвам т. н. мирового терроризма в Нью-Йорке, а американцы не спешат признавать ичкерийских бандитов международными террористами? Почему защищать свои национальные интересы западным странам можно хоть в Югославии, хоть в Афганистане, а нам нельзя даже воспрепятствовать разгулу басаевских банд на собственной территории? Почему после всех обещаний и заверений нас вообще никуда так и не приняли – ни в ЕС, ни в НАТО, ни в Шенген?! Целая серия вопросов бесконечно наивных, но именно так они были сформулированы перестроечными деятелями и в таком виде были ими вбиты в головы граждан. С другой стороны, этих вопросов не было бы, если б только Запад вел себя по отношению к России искренне или хоть сколько-нибудь последовательно с точки зрения навязанных им же в перестройку представлений.
Вот в этот момент и возникает почва для того, что мы здесь называем «контркарнавализацией» или «карнавализацией карнавала». Наряду с еще длящимся нежеланием признавать советское прошлое, в широких массах появляется запрос на переоценку и переосмысление деятельности и личностей либералов из числа наиболее отмороженных, и олигархов-беспредельщиков, и на критику двусмысленного до открытой враждебности Запада. Поскольку на широкую аудиторию в официальной пропаганде и в СМИ этот запрос по понятным причинам не мог быть удовлетворен ни в серьезном аналитическом ключе (за редкими исключениями, такими как отчетливо антиамериканские трех – пятиминутные комментарии «Однако»), ни даже в художественном или ироническом, возникает желание услышать «хоть на что-нибудь» в этом духе. Чем-нибудь в этом духе оказывается, по существу, классический народный фольклор. Здесь еще раз особо выделим слово «классический», т. е. фольклор, не смоделированный в неких лабораториях 5 управления или в Лэндли, а являющийся подлинно народным, сформулированный в широких массах, отвечающий их интересам, близкий и понятный простому человеку.
«Неприкосновенность аннулирована»
По названным причинам новая, стихийная карнавализация естественным образом оказалась направлена против либерально-западных ценностей. Характерной их особенностью является чудовищная ложь, на нелепом нагромождении которой они воздвигнуты. В этом их и сила, и слабость.
Сила – потому что, приняв «страшную правду» о 60 млн. репрессированных из 170 млн. населения, человеку становится трудно вернуть собственное мышление в русло логики и здравого смысла. Пока он находится под властью этого информационно-пропагандистского гипноза, ему можно заливать в голову фантастику любого качества. Слабость – потому что, если только на какой-либо дискуссионной площадке удается сколько-нибудь уравнять в правах либерально-перестроечный дискурс с коммунистическим, то первый из названных рассыпается в прах. Т. е. если только в первом приближении попытаться рассмотреть их как две противоборствующие точки зрения, которые должны не приниматься на веру, а подтверждаться документами, фактами и здравым смыслом, то либералы начинают терпеть сокрушительные поражения. Что, опять же, было ярчайшим образом продемонстрировано в телевизионных передачах «Суд времени» и «Исторический процесс».
Известная мысль Черчилля о том, что «демократия – худшая форма правления, но ничего лучше не придумано», – много лет служит идеальным прикрытием наперсточников от политики: как бы признав недостатки, они, тем не менее, все оставляют на своих местах. Как только утверждение «ничего лучше не придумано» перестает быть аксиомой, так очень быстро становится очевидным неправомерность самого существования подобных буржуазных «демократий» с их либеральными ценностями.
Что касается этого противостояния у нас в стране сегодня, то это выглядит еще более выпукло. Либералы за четверть века нагородили таких несуразных идеологических, пропагандистских, политических, экономических и всех прочих конструкций (собственно, отметились во всех сферах жизни общества, экономики, культуры и государства), что спасти их от разоблачения мог только абсолютный запрет на уравнивание в сознании либерального и советского. Совокупное либеральное должно быть абсолютно неприкосновенным; должен существовать глубокий внутренний запрет, носящий неотменяемый характер. В том числе либерально-западные ценности должны были быть выведены и из-под удара народной смеховой культуры.
Какие-то элементы сатиры время от времени возникали на ТВ. Например, программа НТВ «Куклы». Однако это было сугубо превентивной (вот смотрите: мы позволяем посмеяться над собой), а не действенной мерой по двум причинам. Во-первых, это был юмор строго дозированный и выхолощенный – ни одна глубокая, по-настоящему волнующая людей проблема не могла быть затронута, сама ценность демократии даже не обсуждалась. Под удар попадали конкретные политики – Ельцин, Явлинский и тд, причем высмеивались как бы даже и не особо зло (это вам не скетчи с Лениным в другой популярной программе 1990-х «Городок»), в целом сохраняя основные политические черты их образов, принятые во всех СМИ. Во-вторых, все, что связывалось в сознании с советским (собственно, это сам Зюганов и антураж вокруг этого персонажа), высмеивалось в тысячи раз яростнее, злее и выставлялось во столько же раз отвратительнее. То есть заданное в Перестройку соотношение между советским и либеральным сохранялось.
Однако заезженная и лукавая формула: «при демократии вы можете открыто смеяться над Президентом, а в совке были репрессии и тоталитаризм», – работает только, если рты граждан можно заткнуть колбасой или убедительно оную пообещать. С ухудшением социальной обстановки, или с утратой жизненной перспективы, или когда белоленточникам надо вытащить народ на улицы, эта формула перестает удовлетворять очень многих. В конце концов, большинство волнуют нарастающие как снежный ком проблемы сегодняшнего дня, а не однообразное и бесплодное разоблачение репрессий 80-летней давности. И одновременно это приоткрывает дверь для более вдумчивого рассмотрения вопроса: а так ли все-таки хороша эта «демократия»? точно ли она лучше, чем «совок»?
Таким образом, лишить в сознании людей либеральный дискурс статуса «неприкосновенности» становится важной задачей. И определенную роль тут играет народная смеховая культура, которая становится одновременно и стихийным следствием разочарования в либерально-западных ценностях, и усиливающим это разочарование фактором, и фактором, побуждающим к переосмыслению. Заметим, что появление подобного юмора крайне симптоматично, ибо народный фольклор не смеётся над тем, во что народ свято верит.
|
Ну и переполох, когда подвох наткнется на подвох!
|
Карнавализация карнавала: Гоблин, Шнур, Щаранский
Одним из первых примеров нового народного фольклора становится трилогия «Властелин колец» в смешном переводе Гоблина (сам Д. Ю. Пучков это называет пародийными переводами, высмеивающими массовый непрофессионализм переводчиков). Эти фильмы вообще стали чрезвычайно ярким событием в постсоветской массовой культуре. По существу, можно сказать, что они порождают в принципе новый жанр. Хотя, если этот жанр будет продолжен, там обнаружится много подводных камней, ибо карнавализация, напомним, может разить обе стороны. Нас же интересует чисто идеологический и содержательный аспект этого нового и необычного творения.
Впервые так ярко, образно и широко и на огромную аудиторию зазвучал голос, отвечающий запросам этой аудитории в условиях нарастающего разочарования, в первую очередь, Западом. Именно неприкосновенные доселе произведения массовой западной культуры и сами либерально-западные ценности оказались в перекрестии прицела Гоблина. Они были осмеяны им остро, беспощадно и совершенно по-новому.
Это, возможно, стало первым появлением элементов новой культуры, которая должна прийти на смену культуре СССР-1.0 и одновременно сохранить преемственность. Разворачивая новое действо, синтезируя музыкальные, исторические, фольклорные, кинематографические, политические и социально-экономические составляющие разных периодов, Гоблин перекидывает мостик и к советскому прошлому. Это проявляется не только в бесконечных цитатах, музыке, аллюзиях и пр. Лучшие качества героев ненавязчиво отсылают зрителя к советскому; делается это с огромной долей иронии, которая, однако, не затеняет главного.
Агроном, сын Агронома, закончивший сельхозтехникум и младшие командирские курсы, отважен, смел, справедлив. Образ Логоваза, который говорит мало и с сильным прибалтийским акцентом, при этом очень хорошо стреляет из лука, вызывает в памяти образ латышского стрелка. Дружба Агронома, Логоваза и Гиви Зурабовича напоминает о дружбе народов в СССР, где русский, прибалт и грузин плечом к плечу сражались против общего врага. И в этом их союзе отчетливо видно сильное авторское неприятие нынешней враждебности в межнациональных и межэтнических отношениях, что стало результатом Перестройки. В этих героях сквозь феерию юмора утверждается образ сильных и справедливых людей, готовых сражаться за правду, знающих, что такое воинский долг.
При этом в фантастически разнообразном коллаже юмора и отсылок, в героях время от времени обнаруживаются и иные качества. Например, вдруг возникшая идея у Логоваза накануне сражения продать лишние боеприпасы уркам была в корне пресечена Агрономом: «Да ты совсем обалдел, коммерсант хренов! Нас же потом этими стрелами и истыкают как Баралгина». Юмор смешной редакции ВК безусловно несет в себе отпечаток 20-летнего разгрома идеального. И вот здесь возникает важная черта народной освободительной культурной войны. Будучи насыщенной свидетельствами специфического постперестроечного бытия – начиная от криминального контекста ряда персонажей, аллюзиями на сериал Бригада, речевыми оборотами и заканчивая музыкальным рядом, – эта новая зарождающаяся культура содержит в себе мощный заряд отрицания этой скверны. Даже не только и не столько на уровне героев, их реплик, поступков и мотиваций, сколько на уровне семантического, интегрального восприятия зрителем всей трилогии.
Действительно, положительные персонажи – бравые оперуполномоченные, отрицательные – урки, гопники, оборотни в погонах. Не менее четко прослеживается отношение к внешним врагам как прошлого (фашисты, конные эсесовцы), так и настоящего (предатели-уголовники из числа оранжевых революционеров и представители Совета Европы, организующие оранжевую революцию и при этом тесно связанные с фашистами). В 3-ей серии есть такой диалог: «От лица Совета Европы предлагаю забаллотировать вас на пост президента Гондураса.» – «А еслив они отключат г’аз?» – «Тогда выводите ваших урок на Майдан, пан Ющенко.» Все перечисленные отрицательные герои между собой тесно связаны сюжетно, что на 100% соответствует нынешней реальности.
При этом, кстати, в трилогии нет огульного отрицания западной культуры. The Doors, Led Zeppelin, отсылки к компьютерным играм (Quake, Diablo) и фильмам (Терминатор, Титаник) присутствуют в фильме на равных началах с другими цитатами и отсылками. Они присутствуют там как элементы сегодняшней культурной жизни, и на эти элементы автор смотрит спокойно и трезво, находя в них определенное эмоциональное или иное содержание.
Многочисленные аллюзии и цитаты как на современную жизнь, так и из советской классики, создали тот необычайный культурологический синтез, который, наряду с идейным содержанием ВК, в конечном итоге и привлек миллионы зрителей. Нельзя сказать, что все повествование идет абсолютно ровно, но оно поразительно органично, учитывая сумасшедшее количество ингредиентов. Отдельно можно отметить абсолютно живую и очень разнообразную речь, в которой рядом с неологизмами (дивайсы, законнектиться) или жаргоном (фильтруй базар) опять же органично смотрятся и традиционные русские обороты, ныне почти забытые (Эвона как!). Говоря с людьми на их языке, и одновременно обладая огромным кругозором, Гоблин творит действо, в котором, несмотря на сказочно-иронический антураж, снова четко возвращаются и обосновываются понятия «наши» и «враги», где добро и зло встают на свои места и одновременно актуализируются, где снимается многолетний запрет на то, чтобы называть вещи своими именами.
Это мы и называем карнавализацией карнавала. Но это только первый шаг на пути к оздоровлению сознания. Этим как бы восстанавливается лишь некое равновесие между осмеянным советским и до недавнего времени неприкасаемым либерально-западным. Поэтому отметим еще один аспект творчества Гоблина, аспект очень серьезный и совсем уже не связанный с карнавалом.
Познакомившись с его смешными и правильными переводами, огромное количество, прежде всего, молодых людей становилось посетителями его сайта – Tynu40k Goblin’а. И там они включались в уже совершенно серьезные, хотя и не без шуток, обсуждения истории и современности. За теперь уже 13 лет существования на Тупичке рушились в хлам один за другим все подряд перестроечные мифы. Невозможно вспомнить, что из перестроечной лжи не подверглось там препарированию: репрессии, коллективизация, индустриализация, 1МВ, 2МВ, Гражданская, история обогащения Европы с многовековым колониальным грабежом, Древний Рим как предтеча нынешней Европы, политика США и их преступления как старые, так и совсем свежие, генезис либеральных реформ и диссидентствующая интеллигенция.
Длительные обсуждения, подробный разбор тех или иных статей и событий, формировали новый, по существу, левопатриотический дискурс. Очищалось сознание людей, преимущественно молодежи. Но оно очищалось не только от лживой перестроечной псевдофактологии. Отдельно следует выделить воспитательную работу, проводимую на Тупичке. В сознание молодежи год за годом возвращались элементарные в советское время истины: о том, что надо получать образование и трудиться, работу свою надо всегда выполнять добросовестно, следить за собой, с уважением и вниманием относиться к родным и близким, к старшим, быть терпимым к мелочам в быту и быть несгибаемым в принципиальных вопросах о Родине, чести, долге памяти предков, своей истории. Каким бы смешным и грустным это ни показалось, но новое обретение (возвращение) этих простейших морально-нравственных ориентиров постоянно наталкивается на яростные споры – зачем стараться учиться и работать, если мало платят и тп.
Сказанное о воспитательной функции Тупичка выходит за рамки заявленной темы. Однако, сделав первый шаг, состоящий в карнавализации карнавала или контр-карнавализации, Гоблин сделал и второй, крайне важный шаг – глубокая, серьезная переоценка либерально-западных ценностей для очень большого числа посетителей его сайта. Очень большое количество людей, как ни громко это прозвучит, впервые обретало на Тупичке способность мыслить за пределами либеральных догм, училось понимать происходящее и собственную историю, очищало свое сознание от перестроечных и постперестроечных тараканов, как в отношении фактологии, так и в отношении морали и нравственности. В этом огромная заслуга Д. Ю. Пучкова, уже как публициста. После Тупичка многие оказались готовы идти дальше по этому пути.
К числу заметных представителей современной контр-карнавализации можно отнести и неоднозначно воспринимаемого С. Шнурова и его группу «Ленинград». Эпатаж вокруг Шнурова многим мешает не то, что правильно понять, но даже сколько-нибудь внимательно рассмотреть его творчество. Между тем, оно гораздо серьезнее и глубже, чем это может показаться на первый взгляд.
Сразу надо сказать, что если трилогия ВК, о котором только что шла речь, может быть рекомендована широкому зрителю, включая старшеклассников, то на аудиторию Шнурова должен быть наложен не только возрастной, но и образовательно-нравственный ценз. Постоянный и грубый мат не способствует интеллектуальному или эстетическому развитию. И если человек за этим не слышит или не желает слышать ничего более, то крайне вредно ему это предлагать. В конце концов, отторжение ругани – это просто нормально. Слушатель Ленинграда должен быть морально устойчив, иначе песни Шнурова окажут такое же деструктивное воздействие, как бессмысленная матерная брань, возводимая в ранг искусства теми же карнавализаторами от contemporary-art.
Обычно о группе «Ленинград» говорят, что это в основном любовная лирика и алкогольно-бытовая тематика, изрядно сдобренная ненормативной лексикой. Что, безусловно, верно. Однако, помимо этого, надо четко понимать, что песни Шнурова, прежде всего, о людях из социальных низов и понятны, прежде всего, им. А, учитывая социальную ситуацию в постперестроечной России, социальный низ (по уровню жизни и зарплат) представлен очень богато – от рабочего до профессора. Чтобы ввести слушателя в мир образов, воссозданных в творчестве Шнурова, приведем цитату из А. М. Горького:
«Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков бросались друг на друга с озлоблением зверей.»
Условия жизни социально обездоленных отражаются и на выразительных средствах – таких же суровых и зачастую неприглядных. Таковы герои песен «Дача», «Когда нет денег», «Кредит», «Агент 007» и многих других. При этом надо сказать, что герои Шнурова очень часто амбивалентны, и нельзя сказать, что он их оправдывает. Неприглядное поведение героев возникает в песнях «Обезьяна», «Ну, о чем», «Когда-нибудь». Понятно, почему герои ведут себя так, но нет попыток это оправдать. Герои последних перечисленных песен, кстати, очень напоминают Михаила Власова из горьковского романа «Мать».
Те, кто знаком с традицией русского рока, прекрасно знают, что это, в первую очередь, бесконечная череда псевдофилософских и квазипротестных текстов, рассчитанных на неискушенную аудиторию. Эти тексты, как правило, выдают довольно низкий интеллектуальный, а иногда и образовательный уровень своих авторов. Шнуров выпадает из этого ряда тем, что заранее отказывается принимать участие в состязании самодеятельных поэтов за звание очередного «пророка» и говорит очень простым языком, избегая философской тематики (за исключением считанных песен). Его герои укоренены в реальности, жизненны и понятны для большинства.
Одним словом, песни Шнурова – это унылый постперестроечный быт среднего гражданина России. Можно осудить его песни, но это лишь отражение существования наших граждан, загнанных в это социальное гетто. Шнурова можно с полным правом назвать певцом этого социального гетто с его бытовой неустроенностью и бесконечной тоской в условиях отсутствия смыслов. Иногда он погружается в пучину этой экзистенциальной тоски и разочарования («Олимпиада», «Все, пока»), иногда взрывается остросоциальной тематикой («Кредит», «Рождество»). Но главной темой его творчества всегда остается очень русская вера в жизнь. «Я люблю жизнь!» – выкрикивает он панкам, которые под его окнами провозглашают лозунг: «Ноу фьюче,» – одновременно посылая их по известному адресу. «Жизнь хороша!» – говорит он в другой песне назло всем проблемам и несчастьям.
Отдельного разговора заслуживает и его любовная лирика. Не имея возможности остановиться на ней подробно, скажем лишь, что главная ценность во взаимоотношениях мужчины и женщины по Шнурову – это любовь. Секс как таковой занимает в его творчестве совсем немного места, а секс без любви определяется как нечто лишенное смысла и противоестественное («Резиновый мужик»). Любовь же воспевается во всех ее проявлениях – любовь неразделенная, любовь отринутая, любовь счастливая. А с появлением в группе Юлии Коган по этому вопросу была представлена и женская точка зрения.
Отметим еще один характерный штрих. У Шнурова есть две несвязанные друг с другом песни «Паганини» и «Бах». Обращает на себя внимание отсутствие каких-либо постмодернистских издевок по отношению гениям – оба безапелляционно и справедливо ставятся много выше и конкретно группы Ленинград, и всей современной эстрады. В отличие, например, от чакоберриевско-битловского «Roll Over, Beethoven».
В отличие от Д. Ю. Пучкова с его абсолютно выдержанными, продуманными и обоснованными взглядами, взгляды Шнурова по ряду позиций, конечно, вызывают сожаление. Например, его участие в передачах, где в абсолютно либеральном ключе преподносились отдельные эпизоды нашей истории. Однако его здравого смысла вполне хватило, чтобы не поддаться белоленточной истерии. И вот тут как раз берет начало контр-карнавализация в его творчестве.
Началось все с песни «Химкинсий лес», где, по существу, высмеивалась сама шумиха вокруг этого события. В друзьях Шнурова тогда числился Троицкий, который на это отреагировал очень болезненно, да и не только он. Надо заметить, что после этой песни Шнурова, кажется, предпочитают просто не замечать. Затем появилась крайне ехидная пародия на Шевчука (прицельно как на участника протестного движения) «Антинародная». В песне «Где моя вода?», вышедшей в разгар болотно-сахарных протестов, уже откровенно высмеиваются белоленточные штампы (кровавый режим, жулики и воры). Герой требует, чтобы ему включили дома воду, а на свободу (в контексте этих митингов) ему наплевать. Будучи в кадре издевательски серьезным, Шнуров обозначил свое понимание разрыва между креативным классом и простым человеком, чьи интересы лежат в совершенно разных плоскостях. Еще один, едва заметный план здесь составляет то, что в условиях каких-то чрезвычайных событий, к которым так стремятся наши оранжисты, тема отсутствия услуг ЖКХ в больших городах может перестать быть смешной в одночасье.
Наиболее вызывающей стала песня «По ком звонят колокола?», в которой увязываются воедино практически все участники событий протестной зимы со стороны власти и со стороны оппозиции. И московские протесты, и московская власть предстают здесь как нечто, глубоко чуждое обычному гражданину. А апофеозом его издевательств над оранжистами, конечно, является песня «Мы за все хорошее», которую можно считать антигимном оранжистов. Помимо карнавализации белоленточного карнавала, еще до начала протестов он высмеивал и путинское «вставание с колен», затем под раздачу попал ура-патриотизм, эйфория по поводу грандиозных проектов типа Олимпиады в Сочи.
Таким образом, можно сказать, что Шнурову удалось сотворить классическое площадное действо в современных условиях. Он иронически переосмыслил оранжевый процесс с его мемами, лозунгами и действующими лицами.
Отдельной строкой можно выделить фэйкового блогера [4] Льва Натановича Щаранского. Это до крайности ехидная, стилистически выдержанная пародия на весь отечественный либерализм, антисоветчину и русофобщину. Собрав все возможные штампы этих движений и их гуру, Л. Н. Щаранский в своем Живом Журнале и Твиттере неустанно, денно и нощно ведет борьбу с «кровавым путинизмом», «падение которого неизбежно». Он вывернул наизнанку, кажется, все, что имеет какое-то отношение к диссидентам, либералам и западникам. Регулярность появления записей в его блоге, продолжительность его ведения, оперативность, с какой он реагирует на любые политические и околополитические события, – все это делает сам жанр такой политической сатиры беспрецедентным и весьма резонансным для одного блога.
Приведенными примерами не исчерпывается то явление, которое мы хотели здесь затронуть, – явление стихийного народного смехового протеста, направленного уже против либеральной идеологии. Но поскольку это тема довольно свежая, возможно, мы к ней еще будем возвращаться, и тогда подробнее разберем и творчество названных авторов и других, работающих в этом же направлении.
Заключение
Смеховой народный протест – это, конечно, не панацея, это лишь одна из компонент, корректирующая сознание граждан. При этом то, что используется на войне, особенно те средства, которые стихийно используют в народных войнах, далеко не всегда могут быть использованы в мирном строительстве – идет ли речь о самосудах и кровавых расправах в классических народных войнах или об использовании элементов карнавализации в культурно-психологической войне. Народ веками доводят до состояния кипения, а потом притворно вздыхают о «без калош по мраморным лестницам» и о «бунте, бессмысленном и беспощадном». Таким образом, сказанное здесь – не призыв использовать все эти средства без разбора, а констатация происходящего и попытка более внимательно присмотреться к самому явлению.
Завершая разговор, хочется еще раз остановиться на главном. Мы не призываем всех бросаться на путь контр-карнавализации. Не призываем хотя бы потому, что подобная карнавализация есть партизанщина, а партизанское движение, как показывает история войн, действует максимально эффективно, только когда эти действия подчиняются общей, четко сформулированной цели и координируются из единого центра. Но и осуждать такую форму народного протеста мы тоже не собираемся. Тем более, что уже созданы произведения, безупречные и с художественной точки зрения и крайне полезные с морально-политической. Не соглашаться с отдельными ее средствами, отсекать вещи очевидно негодные – да, безусловно. Отказывать людям в праве выносить свои оценки окружающей действительности – нет, ни в коем случае. Мы лишь констатируем факт стихийного возникновения данного явления, а также говорим о том, что оно не возможно без определенного запроса в широких народных массах. И по ее размаху и содержанию можно косвенно судить и об умонастроениях граждан. Другое дело – что, как и в любом направлении творчества, какие-то вещи будут отсеяны и преданы забвению, что-то подвергнется переработке (народной или авторской), что-то можно будет изучать «только с соответствующими комментариями специалистов», а что-то войдет в культуру будущего в неизменном виде. В том числе и что-то из названного выше.
Ссылки
[2] – | Тень культуры
Сначала они шутили над социальными табу — и это было смешно, потом шутили над идеологией — и это было здорово, потом стали шутить над культурой — и это стало глупо, потом стали шутить над страной — и это стало противно. А потом над народом — и это сделалось отвратительно
|
|