|
В одной из недавних публикаций я говорил о том, что экономическая наука, возможно, показывает нам очаг, нарисованный на холсте. Это убеждение, по-видимому, разделяет Петр Турчин, профессор экологии и математики Института Санта-Фе, автор структурно-демографической теории исторического процесса.
Наши подходы в чем-то близки, но далеко не идентичны. Ниже я привожу сначала выдержки из интервью Турчина, чтобы затем сказать, что может добавить к пониманию общественного развития мой психоисторический подход.
Наука о сложности
Сегодня наука о сложности (complexity), которая родилась в Санта-Фе, стала общепризнанной дисциплиной. Кроме того, институт поучаствовал в революции в экономической науке. Вы, конечно, знаете, что экономика — наиболее, так сказать, математизированная область в социальных науках. Но при этом экономисты до недавнего времени были полностью под властью так называемой теории рационального выбора — это в чистом виде подход к человеку как к homo economicus. При этом модели, по которым считали экономисты, были равновесные, то есть статичные, а не динамические. Все это очень сильно ограничивало понимание реальных экономических процессов. Сейчас доказано экспериментально, что большинство людей руководствуются не только экономической выгодой, но и стремлением вести себя правильно. Например, многие не пойдут торговать наркотиками, даже если это экономически очень выгодно и им за это не грозит никакое наказание.
Такие мотивации можно учитывать разными способами, по-разному моделировать и измерять. Сегодня в институте создано уже очень много разных обществоведческих в широком смысле слова теорий. Есть, например, очень интересные модели эволюции фирм. Как компании образуются, почему они становятся успешны, почему они потом распадаются. Это крайне интересно, потому, что механизм эволюции фирм практически параллелен механизму развития великих империй. Только в истории этот цикл занимает, скажем, тысячу лет, а у фирм это несколько десятилетий. Есть другие теории — экономические, социальные, исторические.
В исторической науке, кстати, появляется все больше и больше интересных результатов. Но, пожалуй, наиболее успешное новое направление — структурно-демографическая теория.
Перепроизводство «элит»
Возьмем конкретный пример — Английскую революцию 1642 года как один из наиболее хорошо разработанных исторических примеров. На данный момент историография более или менее отвергла марксистское объяснение таких великих революций, как английская, французская, русская и так далее. Возникает вопрос, а что взамен? Структурно-демографическая теория такой ответ предлагает. Теория исследует долгосрочные факторы, влияющие на политическую нестабильность, — революции, гражданские войны и так далее. Основные процессы, ведущие к революции, — это демографический рост, перепроизводство элиты и ослабление государства.
В Англии примерно за сто лет от середины XVI века до начала революции население увеличилось почти в два раза. Этот демографический рост сопровождался так называемой революцией цен, причины которой были достаточно сложны, но один из основных факторов — просто стало больше ртов. Спрос на еду увеличивается, а предложение продовольствия не эластично, и цены на еду растут. Поэтому, говоря вкратце, к середине XVII века — то есть накануне революции — мы наблюдаем нарастание в английском обществе мальтузианских проблем. Происходит падение реальной заработной платы, большая часть населения недоедает, начинается миграция из сельских областей в городские, поскольку на селе не хватало земли. Это все сопровождается целым букетом явлений — забастовки и голодные бунты, рост преступности и вспышки эпидемий. Зреет глухое народное недовольство. Согласно теории Мальтуса, такого рода демографическое напряжение и нестабильность — это все, что нужно, чтобы объяснить революцию. Но когда мы начинаем копаться, то выясняется, что мальтузианская теория просто не работает.
Этого недостаточно, потому что пока элиты объединены, а государство сильно, они способны подавить выступления народа, что и было доказано много-много раз. Кстати, слово «элиты» я использую в его социологическом смысле, это люди, обладающие властью — политической, экономической и так далее.
Но проблема в том, что демографический рост влияет также на элиту и государство. За то время, что население Англии выросло в два раза, количество разного рода элит выросло еще быстрее — в три раза. Так, между 1540-м и 1640 годом число пэров увеличилось с шестидесяти до ста шестидесяти, а численность простого дворянства («джентльмены») — от пяти тысяч до пятнадцати тысяч. То есть правящий класс рос заметно быстрее, чем население. Верхушка социальной пирамиды стала тяжелее, а общая конструкция — менее стабильной. К чему это ведет? Элиты ведь потребляют человеческий труд — это их ресурс. Если численность элит превышает возможности населения их прокормить, превышает свою «экологической нишу», то у элит возникают проблемы.
Происходит расслоение и в элитных слоях, образуется большой слой дворян, которые не имеют достаточно доходов для того, чтобы поддержать свой элитный статус. А это уже серьезно, потому что именно этот класс управляет страной. Образуются враждующие группировки элит, которые начинают конкурировать за уменьшающийся пирог, то есть государственные кормушки разного рода. Как пример — известный по роману Дюма герцог Букингемский, который был сначала фаворитом Якова I, а потом Карла I (Карл I — это тот, которому голову отрубили, а Яков I, соответственно, его отец). Так вот, Букингем и элитная группировка, во главе которой он стоял, в 1620-е полностью контролировали государственный патронаж, то есть распределяли все хлебные должности между собой. Это вызвало сначала глухое, а потом все более активное недовольство тех сегментов элит, которые оказались отрезанными от кормушки. Ведь для большинства младших сыновей государственная должность — это все, что может их спасти от выпадения из элиты. Участь хуже смерти!
Элиты не только перераспределяют значительную часть доходов в свою сторону от производимого, но еще и забирают ресурсы от государства. Во-первых, это очень важный элемент внутриэлитной борьбы. Во-вторых, это один из основных механизмов, который ведет к краху государственных финансов. Государство собирает налоги, но из-за того, что, как я уже говорил, в это время очень быстро растут цены, в реальном выражении налоги обесцениваются. К тому же увеличивается число желающих получить свою долю государственного пирога. Государство всегда пыталось удовлетворять интересы правящего класса (тут Маркс был прав). Король и его двор ведь тоже принадлежали этому классу. К тому же они прекрасно понимали, чем чревато недовольство среди элит. Но попытка государства прокормить излишки элит увеличивала нагрузку на бюджет. Со стороны никто не мог понять, почему Карл I, его правительство все больше и больше входили в финансовый кризис. Современники думали, что это потому, что слишком шикарно жили.
Но на самом деле, если мы посчитаем, сколько тратилось на шикарную жизнь, то это были ничтожные суммы по сравнению с затратами на армию и бюрократию. А эти расходы росли из-за роста населения и, особенно, перепроизводства элит. Яков I тратил на патронаж в десять раз больше, чем его предшественница Елизавета I. В реальном исчислении это было в два раза больше, но численность элит выросла в три раза, а, как подсчитал Джек Голдстоун, численность младших сыновей выросла еще больше. При Карле I реальные затраты на патронаж упали, казна просто не выдержала, и гигантский слой элит остался без средств к существованию. Попытки государства удовлетворить растущие аппетиты элит — это общий механизм, который ведет к перенапряжению государственных финансов. Кстати, элиты так не любили Карла еще и потому, что он, по их мнению, не отличался щедростью.
Но вернемся в 1640 год. Начинается восстание в Шотландии. Когда король пытается это восстание подавить, выясняется, что у него нет денег, чтобы платить армии. Государство теряет контроль над принудительным аппаратом. А к тому моменту глухое народное недовольство превратилось в достаточно явное. И элиты уже раскололись по разным линиям разлома.
По каким именно – не вполне ясно. Но это не была гражданская война между буржуазией и «феодалами». Разные исследователи пытались понять, по каким причинам кто-то сражался на стороне роялистов, а кто-то на стороне парламентариев. Выясняется, что по объективному признаку их различить нельзя. И среди пэров были и те и другие. И среди городских элит, то есть купцов и прочих. И среди сельских элит — эсквайров. Ну и так далее. Были интересные исследования, которые показали, что этот раскол проходил, скорее, по социальным сетям. То есть по принципу кто кого знал: одни оказались на одной стороне, другие — на противоположной.
(абзац, с которым я намерен далее полемизировать, выделен жирным шрифтом)
Самое потрясающее, что в истории есть закономерности, повторяющиеся закономерности. Наша математическая модель предсказывает определенную динамику, которая изображена на графике. Цикл насилия следует за циклом населения — с некоторым сдвигом по фазе.
Такие важные процессы, как перепроизводство элиты, продолжают играть важную роль. Наши предварительные данные указывают на то, что эта закономерность остается в силе. Мы наблюдаем такого рода явления в разных современных обществах, например таким был кризис Советского Союза. это достаточно известный пример. Можно количественно убедиться: было перепроизводство людей с высшим образованием, особенно так называемой технической интеллигенции. Эти люди в конце концов оказались лишними людьми. Исследования показывают, что большой процент людей, ходивших на перестроечные демонстрации, представлял собой представителей этой контрэлиты.
За последние пятьдесят лет население США выросло примерно в два раза. А количество адвокатов за это время выросло в четыре раза. Ведь в США юридическое образование — одна из основных дорог в элиту. То есть рост числа адвокатов — хороший показатель перепроизводства элиты.
В то же время известно, что экономическое расслоение среди лиц с высшим юридическим образованием тоже нарастает. Кто-то попадает в корпоративные юристы — они гребут деньги лопатой. Кто-то попадает даже в Белый дом. Но все больше юристов прозябают на совершенно ничтожные 30 тысяч долларов в год, что даже меньше, чем средний доход в США. А в обществе в целом углубляется экономическое неравенство: пятьдесят лет назад глава большой американской компании зарабатывал в двадцать раз больше, чем его средний подчиненный, а сейчас — в пятьсот раз больше.
Число получающих высшее образование тоже хороший индикатор перепроизводства элит. Образование — хорошая вещь. Но большинство — я как профессор хорошо это знаю, — большинство молодых людей идут в университет не потому, что тянутся к науке, а потому, что хотят получить диплом, с которым они потом будут конкурировать на рынке труда. Поскольку, чтобы сегодня получить мало-мальски приличную работу, необходим диплом о высшем образовании, и конкуренция за такие дипломы сильно ужесточилась. Это видно, в частности, по стоимости университетского образования — она растет гораздо быстрее, чем инфляция. И количество людей, которые получают высшее образование в США, тоже очень сильно выросло. И процент выпускников колледжей, работающих по специальностям, не требующим высшего образования, тоже увеличивается. Например, 37 процентов стюардесс имеют высшее образование!
В 1940–1950-е годы был один случай подобных убийств каждые два-три года. А сейчас это уже несколько раз в год. В 2008-м, неполном еще, году было по крайней мере шесть таких случаев. За последние пятьдесят лет количество таких инцидентов на душу населения выросло в шесть раз. Я считаю, что это индикатор растущего социального давления.
Интервью Турчина полностью
Психоисторический подход
Главный недостаток ортодоксальной экономической теории возник не на пустом месте. Экономисты вынужденно ограничивают себя теми факторами, которые они в состоянии измерить. Например, можно измерить количество денег. Турчин добавляет сюда количество людей, количество актов насилия, делая экономический анализ более многогранным и точным. Но все же целью науки является понимание причин изменений, а не только их количественный подсчет. Этого понимания теория Турчина еще не достигает. Как объяснить, что среди всех слоев английского общества находились сторонники как парламента, так и короля?
Ясно, что ни классовая теория, ни теория рационального выбора нам не дадут ответа. С точки зрения классовой теории, крестьяне должны были выступить против короля, но королевская армия состояла преимущественно из крестьян. Теория рационального выбора должна была указать всякому буржуа место в отрядах Кромвеля, но многие представители городской буржуазии выступили против него. Какими бы цифрами ни оперировала демографическая теория Турчина, победили в английской революции не цифры, а эти симпатии, которые теория бессильна объяснить.
Психоисторический подход к проблематике общественного развития исходит из того, что в истории происходит смена двух психических установок – интроверсии и экстраверсии, представляющих собой две стороны коллективного сознания, воспринимающие происходящее в мире и внутри сознания человека радикально различным образом. Об этом сказано в моей статье «Святая наука. Как психологические типы создают историю, экономику и культуру». Эти врожденные для каждого из нас установки сознания не действуют в истории как нечто привходящее. Они и есть сама история. Но мы можем пойти значительно глубже. Каждая из больших установок распадается на типы логики, сенсорики, этики и интуиции. Психоисторическая структура общества и рисунок его экономической активности определяются тем, какой тип оказывается в каждый конкретный момент истории победителем. Некоторые другие типы привлекаются в качестве союзников, помощников, другие отвергаются как враждебные и сбрасываются вниз к подножию социальной пирамиды. Туда же отправляются многие объективно выгодные общественные управленческие альтернативы, решения, возможности, не замечаемые властвующим типом. Происходит это совершенно неосознанно и выглядит чаще всего как прихоть. Но в этих прихотях, в сущности, и скрыт ответ на загадки гибели или возрождения империй. То демографическое давление на структуры распределения материальных благ, которые Турчин рассматривает в количественном выражении, следует рассмотреть и в качественном, то есть в психотипическом выражении. Например, недавний выпад одного из вице-премьеров против массового высшего образования в России психоистория понимает как проявление ненависти экстравертного сенсорика к носителям экстравертной (строительной) логики. Ненависти естественной! Но сверху пирамиды за этой ненавистью с благосклонностью взирает интровертная сенсорика, воспринимающая любое знание, кроме знания своего банковского счета, как нечто необъективное. В этом нет ничего личного – только бизнес. Так формируются элитарные союзы. Такие решения, некогда вознесшие элитарные группы на вершину, предопределяют грядущее поражение вследствие накопления управленческих ошибок. Внизу формируются иные союзы, создаются предпосылки иных решений. Верхи и низы не слышат друг друга не столько в силу «объективной необходимости», сколько в силу психотипической глухоты. Поэтому любой взрыв снизу становится неожиданностью для властей, которые все делали правильно.
Последовательная смена типов представляет собой нисходящую волну одной из установок. Когда волна исчерпывает себя, ей на смену приходит другая установка. Будущее уже существует, если вы историк мысли.
|
